Нужно написать рассказ «Стыдно вспомнить». Много, очень много сюжетов на мотив «Стыдно вспомнить», но есть и такие:
Я шёл из Детиздата по Невскому. (Да, конечно, это было не позже сентября, если я еще ходил в Детиздат. Потом я туда уже не ходил). Шел по Невскому и попал в воздушную тревогу. Завыли сирены, появились, как из-под земли, патрульные, стали заталкивать прохожих в подъезды, в подворотни, в магазины. Меня загнали в «Пассаж». И мало того, что в «Пассаж», а – в убежище, помещавшееся в подвале этого универмага. Убежище не было достроено. Не все подпорки были поставлены, еще всюду белели стружки, пахло пиленым деревом, опилками.
Я присел на какое-то бревно. И вдруг увидел у своих ног зарывшуюся в стружи бледно-фиолетовую ленточку хлебной карточки. Хлеб на декаду! Такие сокровища я находил только в детстве. Во сне.
Протянув задрожавшую руку, незаметно поднял карточку, спрятал в карман. И потом в течение десяти дней получал по ней хлеб. Значит, я и мои близкие съели четыре килограмма чужого хлеба. Карточка-то была рабочая, первой категории!
Как и все продовольственные карточки в то время, эта карточка была безымянная, на предъявителя. Впрочем, я особенно её не разглядывал. Хотя мог бы, и должен был разглядеть!
В оправдание себе могу сказать, что уже на второй день я понял, что ем чужой хлеб. На третий день я не стал его есть, отдавал маме и Ляле.
А потом… потом, чем дальше, тем больше стала грызть меня совесть.
Когда на ленточке осталось талонов граммов на восемьсот хлеба, я взял лупу и разглядел: кем выдана карточка? На круглой лиловой печати значилось:
«Местный комитет универмага «Пассаж».
Значит, потерял карточку работник «Пассажа», какая-нибудь продавщица или кассирша.
Хлеб съели, все талончики остались в булочных, но корешок карточки я не выбрасывал. Он лежал у меня на столе – и мучил меня.
Звучит излишне громко, но я понял, что не смогу жить с этим грехом на душе. Понял, что должен искать эту женщину и отдать ей свой долг.
Четыре килограмма хлеба ни скопить, не купить я не мог. Я стал собирать все, что можно было собрать. Тогда еще можно было. От каждой пайки хлеба я отрезал крохотный кусочек и сушил его. Копил по штучке печенье, конфеты, крупу, куски сахара. От всего, что удавалось достать на рынке, – тоже. За месяц я скопил продуктов, стоимость и калорийность которых значительно превышали стоимость и калорийность четырех килограммов черного хлеба. Я считал, подсчитывал, пересчитывал, складывал, умножал…
Находил какие-то коэффициенты, общие знаменатели… Одним словом, когда я отправился наконец морозным днем в «Пассаж», в карман мой был засунут плотно перевязанный аппетитный пакетик граммов на 800 весом.
Теперь надо было найти человека, потерявшего карточку. Легко ли это было сделать? Нет, конечно. Но в ту минуту мне казалось, что добрый порыв не может не завершиться успехом.
«Пассаж» к тому времени опустел. Вообще, у меня осталось впечатление, что минувшей зимой люди заходили в промтоварные магазины только погреться. Что там можно было купить? И зачем?
Впрочем, кто-то все-таки бродил по магазинным галереям, а за прилавками коченели продавщицы. Местком оказался на третьем этаже.
Председательша чем-то занималась. Вокруг стола ее стояли еще несколько женщин.
Я спросил:
– Скажите, пожалуйста, у вас никто из сотрудников не терял хлебной карточки?
Мгновенно откликнулись сразу две тетки:
– Я потеряла!
– Я!
– Когда?
Одна сказала – вчера. Другая – третьего дня.
Я понял, что обе от голода лгут, и сказал:
– Я нашел хлебную карточку. Но было это давно – месяца полтора назад.
– Ну и что?
– Ну и хочу найти человека, который ее потерял.
Я показал корешок карточки. Председательша посмотрела.
– Да, «Пассаж». Но это – не наша. Это – рабочая. А мы получаем служащие карточки. Вы где её нашли?
– В убежище.
– В подвале?
– Да.
– Постойте, постойте, – сказала одна из женщин. – Это Белов, столяр. Как раз месяца полтора назад, когда оборудовали убежище, он потерял там полоску на последнюю декаду.
– Да, да, правильно, – подхватила другая. – Я помню. Он ужасно убивался. У него же семеро детей было.
– Он жив? – спросил я.
– Жив, слава Богу.
– А дети?
– Дети – не знаю.
– А где мне его найти?
– Белов? Где Белов?
Все засуетились, оживились. Все вместе со мной очень обрадовались, что следы потерявшегося Белова отыскались.
Мне объяснили, как его найти.
Я вошел в столярную мастерскую. В полумраке несколько человек работали рубанками. В нос ударило – тем самым, знакомым, родственно близким с детства и напомнившим ТОТ злосчастный сентябрьский день, запахом: сосновой доски, лака, опилок, свежей стружки. Я спросил Белова.
– Какого Белова? Столяра?
Сердце замерло: а вдруг нет его?
Кто-то крикнул в соседнее, заднее помещение:
– Белов! Тебя!
Таких я русских людей давно не видел. Лет под сорок, волосы русые, стрижен «по-мужицки» в кружок, иконописно красив, с ремешком вокруг лба, чтобы не мешали работать волосы. Стоит в дверях, смотрит испуганно.
– Меня?
– Вы Белов?
– Белов. Да.
– Скажите, Вы карточку хлебную теряли?
– Да, потерял. Давно уж.
– Где?
– А Бог его знает. Там, где работал, надо быть. В подвале.
– В сентябре?
– В сентябре.
– Я нашел вашу карточку.
Он открыл рот.
– Я съел ваш хлеб. У меня нет хлеба, чтобы отдать долг.
Но вот тут кое-что съедобное.
Он взял пакет. Посмотрел на него, на меня. Ничего не сказал, положил пакет на верстак, обошел этот верстак и низко, поясно, как говорили в старину, мне поклонился.
Вот такое вспоминать радостно, сладко. Как хорошо дышалось и шагалось мне тогда…
